Случайный ни к чему не обязывающий секс - Александр Кормашов

Где-то внутри себя, потерянно и романсово, она вытягивала «ночу-у-ю», поднимая вверх голову и роняя её на «в машине». Ей казалось, что она совершенно пьяна, настолько уже устала. Двигатель был выключен, стекла затуманивались от дыхания, мелкий снег присыпал машину, оставляя на капоте темное мокрое пятно в белой кружевной оторочке. Невольно ей хотелось продолжить, и она удивлялась, как легко у неё это получалось:

Стынет пар нас стекле, и на дворниках копится лед…

Дворники были тоже покрыты ледяной слизью.

В этой засухе слез, в этой правды и лжи мешанинеЯ от вас ухожу, как уходит в ночи пароход.И вот я проститутка, я фея из бара… —

Боже, мотив-то совсем другой!

Когда-то, еще студенткой, она мечтала о славе главной московской бардессы. Принялась махрово курить, перестала краситься, сделала стрижку «под Освенцим», кусачками отмахнула горячо любимые ногти, в три урока освоила игру на гитаре и научилась петь низким голосом, натруждая грудной резонатор. С текстами поначалу получалось сложнее, но она очень скоро оценила первое правило акына «что вижу, то и пою» и смело добавляла в распев любые чужие строчки, которые всегда ей вовремя вспоминались.

В то время ей писалось легко. Может, не так легко это слушалось другими, но ей было наплевать. Прозрение наступило на Грушинском фестиваль, когда она внезапно увидела себя настолько одной из многих, что в первую же ночь страшно напилась, устроила скандал и бросила гитару в костер. От гитары не догорел только гриф. С ним, обвитым всклокоченными струнами на колках, нянчась с ним как с больной куклой, она едва не утопилась в реке. Девочка из МАРХИ, историк архитектуры, изящная гуманитарная статуэтка для еще не воссозданных интерьеров барокко и рококо, она так и не оправилась от столкновения с диким племенем бардов. Стихи все-таки иногда продолжала писать, но это был уже её личный способ поплакать.

В этой засухе слез…

Сегодня она ревела уже два раза и знала, что если примется в третий, то просидит в машине еще целый час. А то и останется навсегда. Даже когда её бросил сын, даже тогда ей так сильно не плакалось. Тогда она себя больше почувствовала голым удивленным столбом. Стволом дерева, от которого отрубили все ветки. А сегодняшним взрывом словно всю выдернули с корнем. Безо всякой нужды и без всякого повода. И зачем это было нужно? Кому это нужно? Никому. Никому она не теперь нужна. И слезы её никому не нужны. И оттого что даже слезы никому не нужны, в глазах у неё опять защипало. Она глубоко задышала и начала думать о работе.

Из подземного перехода, увенчанного розовой буквой «М» кучно выходили припозднившиеся люди и выстраивались в очереди к последним маршруткам. Ей казалось, что все они смотрят на неё, в её сторону, хотя если и смотрели, то на белую красивую «волгу», стоящую перед ней, к которым время от времени кто-то подходил, открывал дверцу и, видимо, не договорившись, раздраженно захлопывал. А, может, шофер вовсе и не занимался извозом. Просто кого-то ждал. Жену, например, которая должна вот-вот выйти из метра или позднего ребенка. Но ей казалось, что все эти люди упорно глядят мимо «волги» прямо на неё; так и фотографируют взглядами, а не подходят только потому, что даже сквозь стекло видят, какие у неё красные заплаканные глаза.

Самое ужасное то, что сегодня вечер пятницы. Она нарочно задержалась на работе подольше – насколько это было прилично для вечера пятницы. Весь остаток дня она старательно думала, как сказать Вадяше, что забыла ключи от маминой квартиры. Ничего не надумала, решила просто позвонить, чтобы извиниться, а в итоге лишь накричала. Яша был уверен, что она снова юлит и выкручивается. Теперь с ним опять надолго испортились отношения. Наверное, до следующего попадания в аварию. Если раньше опять не взорвется дом. Вадик, разумеется, будет ждать. Он будет ждать. Как ждет уже лет двенадцать. Тогда она отказалась ехать с ним за границу. Как? Женой атташе по культуре? Вот если бы ты ехал советником! Правда, когда он уже мог поехать советником, она была замужем. Муж тоже почему-то считал её вздорной. Зачем ей второе образование, когда так вовремя пригодился её первый диплом – по истории русских дворцовых интерьеров. Ведь эти дворцы под Москвой уже росли гораздо быстрее, чем когда-то садовые домики на шести сотках. Нет, только ради сына, чтобы не передоверять его воспитание бабушке, она отказалась от бешеной по деньгам, но сумасшедшей на практике работы дизайнера и согласилась возглавить интерьерный журнал. Искала себе тихой гавани и ровных спокойных денег.

И вот я проститутка…

– Боже, откуда этот мотив!

Два раза звонила мама. Говорила, что она сейчас в Бари, на родине Николая Угодника («На какой родине, мама?») и только что поклонялась его мощам, а вот прямо сейчас стоит возле православной церкви и смотрит на его памятник Николаю. У Николая в одной руке поднятый меч, похожий на скипетр, а другой такой маленький русский храм. Ей сказали, что это Никола Можайский из Третьяковки, но она прослушала, кто автор скульптуры. Просила посмотреть в интернете, а потом ей перезвонить, потому что все говорят, что это просто маленький Церетели. Как там мои цветы? Веточка, очень тебя прошу, опрыскивай фаленопсис и не перезаливай фуксию! Лучше тоже понемногу опрыскивай. Ну, целую! У тебя все нормально? Приеду все расскажу. Все, бежим на автобус. Здесь так жарко…

Потом она снова позвонила, сообщив, что не может быть, чтобы это был Церетели, потому что слишком маленький. И еще просила положить денег на телефон, боится, что её отключат и она не сможет напомнить, что приедет во вторник в девять. Но она еще перезвонит и напомнит. Учти, что вода в поддоне под фиалкой не должна застаиваться, а если поедешь на дачу… а ты съезди, пожалуйста, там уже тепло!… откопай, пожалуйста, розы. Ключи, как всегда, у соседки Тамары Валентиновны, я ей звонила, она там уже неделю, у неё родился внук, назвали Кирюсиком, в честь прадеда Кира, посла в Корее. Ну, крепко-крепко целую, хорошо высыпайся, а то мы из-за этих автобусов плохо спим, потому что в автобусе хорошо высыпаемся.

Звонила не только мама. Коммерческий директор прорезался из какого-то ресторана и просил зарезервировать рекламную полосу под встроенный пылесос – вернулся старый рекламодатель. А Сима, её выпускающий редактор, высокая амбициозная дама с высшим полиграфическим образованием и выправленной осанкой, звонила из-за такой сущей ерунды, что и ребенку стало понятно – опять напоминает про колонку главного редактора. Колонка главного редактора – это раз в месяц быть проклятой и убитой. Двенадцать колонок в год. Двенадцать прикладываний головой об стол. На столе уже выбоина. Почему другие пишут такую ерунду километрами, а ей непременно нужно найти идею? Какие могут быть идеи в конце апреля? «Мойте рамы, и пусть надоевший вид вашей спальни пробудит в вас желание выброситься из окна». «Выбирая легкие летние занавески, нужно помнить, что их лёгкая воздушная ткань, в отличие от тяжелых и плотных зимних штор, будет только способствовать безопасному прохождению взрывной волны за пределы вашего обновленного интерьера». Газпром, дай денег!

Полиграфистка Сима давно уже порывалась предложить свои собственные тексты и мечтала когда-нибудь это право получить. Ну-ну. У каждого своего мечта. Мечта пионера повязать галстук Ленину. С другой стороны, и техническому отделу перед сдачей номер тоже не обязан уходить аврал на всю ночь. Как бы это ни возбуждало Симу. И она представила, как Сима с выправленной фигурой подсаживается то к одному, то к другому верстальщику, принимает журнальные полосы, делает выносы на обложку, но чаще всего над кем просто стоит, склоняясь к самому монитору, и все видят, что какой сутулой была, такой и осталась. Конечно, и сами компьютерщики еще делают все, чтобы каждая женщина, заходя на их территорию, вся невольно ссутуливалась и смотрела в пол. То повесят на самом видном месте большой красный «серп и молот», а под ним, мелким шрифтом, подпись, которую нельзя разобрать, если только не подойти очень близко: «За что враги родной СССР боятся? / Серпом по пенису и молотом по яйцам!» То начнут всем отделом изучать японские дни недели: gestuyobi, kayobi, suiyobi, mokuyobi и так далее, развешивая по стенам листочки на память. Это чтобы не забыть. Потому что каждая девушка в редакции зашифрована своим днем. Лучше туда не заходить.

Еще ей звонила соседка снизу и радостно сообщила, что завтра в дом тоже никого пускать не будут. Работает комиссия. А один взрывотехник сказал… Слово «взрывотехник» соседка повторила несколько раз, каждый раз всё с более восторженной интонацией. Звучало во всяком случае эротичнее, чем сантехник. Смешная. Соседку ей сделала своей приятельницей после того, когда залила ей кухню, делая в своей квартире ремонт…